«Я не могла торговаться — с кем или чем? Все было решено, все совершилось, как должно было быть. Для торга было уже слишком поздно. И депрессия тоже была не для меня. Не при Мише. Не тогда, когда все, что он сделал для меня, стало таким драгоценным. Да у меня и не было шансов впасть в депрессию, потому что во всем, что с нами происходило, была любовь. Эта любовь не перестает и сейчас».

«В свое последнее утро Миша, как обычно, проснулся первым, сварил для меня кофе и приготовил завтрак. На этом завтраке я продержалась два самых страшных дня. Сейчас, когда я прихожу на кухню приготовить себе завтрак (ближе к обеду, раньше не получается) и открываю банку с кофе, мысленно спрашиваю у Миши: сколько надо сыпать? вот так нормально? Когда кофе сварится, пробую и хвастаюсь — Миша, смотри, у меня получилось».

«Отчетливо помню момент, когда внутри себя решила, что могу по-настоящему доверять Мише. Что могу ему — первому человеку в жизни — показать, насколько мне страшно. За долгие годы в одиночестве, в журналистике, в не самом ласковом мире, во взрослой жизни — а я, кажется, никогда не была ребенком, так и родилась маленьким взрослым — я ни разу никому не показывала свои страхи. Делала непроницаемое лицо, брала себя в руки и преодолевала — чтобы не оказаться уязвимой».