Если сорвать и надкусить грушу, почувствуешь, что она твердая, как скала, а те, чьим зубам достанет крепости ее разжевать, обнаружат, что она совершенно не сладкая. Когда Лела с пожарной лестницы смотрит на грушевую поляну, ей кажется, будто это какая-то неведомая земля, но, забежав случайно в этот укромный уголок, она каждый раз пугается, что никогда не выберется отсюда. От страха у Лелы колотится сердце: вот-вот грушевые деревья поймают ее, повалят на мягкую землю, та навсегда поглотит ее тело, и сквозь него прорастут корни.

Родители долгое время держали Гнацо в психиатрической лечебнице. Вроде бы его там даже подлечили. Потом Гнацо выписали; зимой и летом он ходит в черном пальто, с растрепанными волосами и что-то бормочет. Иногда, если прислушаться, можно услышать и что-то умное. Бродит Гнацо, спорит сам с собой и с ветром, а ветер уносит его слова и не отвечает ему. Говорили, что Гнацо ненавидит зеркала, не выносит вида собственной физиономии в отражении. Оказывается, он даже заставил мать снять зеркало в ванной. Когда Тариэл хочет побриться, достает из-под ванны осколок зеркала и прислоняет к шампуню Наргизы.

Дети собрались вокруг сторожки, и, когда Марика оттуда выходит, Леван выкрикивает: — Аджеско джусей ай лав ю! Дети смеются. Марика тоже. — Так неправильно. Надо говорить: «Ай джаст коллд ту сэй ай лав ю». — Уф! Кто такое запомнит! — Леван бьет себя ладонью по лбу. Чувствуется, что Марика ему нравится. — А ты знаешь, что это значит? Леван багровеет, но все же отваживается предположить: — Так тебя разэтак, да? И дети снова покатываются со смеху. — Нет, это значит «Я позвонил, чтобы сказать, что люблю тебя». Слова Марики производят фурор. Дети хохочут как помешанные, а Леван корчит такую гримасу, будто у него во рту что-то кислое. Лела выходит из сторожки: — Пацан, вали отсюда, оставь девушку в покое. — Пускай, он мне не мешает, — заступается Марика. — Говорит, что любит меня, как же я ее оставлю! — подхватывает Леван, и дети опять хохочут. Марика уходит.